Шлюхи - Страница 34

Тот же вечер Никита под окно Дашино является, давай вызывать ее соловейским посвистом. выглянула из окна Дашенька, как у зайчонка, сердечко запрыгало, будто впервинку Никиту увидела. Говорит ей Никита Кожемяка: „Выходи скорей. Мне не видеть тебя никак нельзя, мне не слышать тебя — мука смертная“. — „Ведь тебе меня хорошо видать. Да и голос мой хорошо слыхать“, — отвечает ему красна девица, а сама уж платок на головку накинула. „Выходи скорей, — говорит Никита. — Я сказать хочу слово тихое“.

Вышла Даша к своему мил-сердечному другу, сели они на скамью под калиною. Молчит Никита Кожемяка, в землю уставился. Все ручищи свои мнет, а слова не вымолвит. Говорит тогда Даша робким голосом: „Ты хотел мне сказать слово тихое?“ Глянул Никита на нее — глаза выпучил: на голове у Даши платок серебряный, а вкруг платка звезды светятся; да как гаркнет вдруг громким голосом: „Иди замуж за меня или прочь гони“. Даша концом платка улыбку прикрыла, говорит: „Ты хотел сказать слово тихое, а ревешь, что медведь лесной. Никого кроме тебя в моем сердце нет. Говори, воля твоя, с моим батюшкой“. Стал тут Никита целовать ее щеки румяные. Даша от него платком заслоняется. „Постыдись, мил-друг, ты не муж мне еще“.

Решил Никита Кожемяка на другой же день против царских палат хоромины ставить. Взял топоры да пилы, крикнул зычным голосом — и в минуту сбежались со всех сторон помощники. Принялись топорами постукивать, живо работа кипит. Уж полдома готово, когда в полночь вышла к нему Даша расспросить: „Что удумал? Зачем стучишь, спать не даешь?“ — „Хочу здесь дом поставить“. — „Немало уж сделал ты. Ступай, Богу молись да спать ложись; утро вечера мудренее“. Пошел Никита спать, а Даша взошла на красное крыльцо, кликнула: „Батюшкины работнички, матушкины заботнички! Подите сюда с топорами и долотами“. Пришли работнички, за ночь дворец достроили, да такой, что в год не насмотришься!

Поутру рано увидал тот дворец сам государь, удивился, кликнул дочь: „Кто поставил?“ „Никита Кожемяка“. Велел царь представить Никиту пред свои светлые очи. Явился Никита, царь ему говорит: „Еще вчера было тут место гладкое, а нынче дворец стоит! Видно, ты колдун какой!“ — „Нет, — говорит Никита. — Все сделалось по Божескому повелению“. — „Ну, коли ты сумел за одну ночь дворец поставить, то построй к завтрему от своего дворца до моих палат мост — одна мостина серебряная, а другая — золотая!“

Пошел Никита, гаркнул-свистнул молодецким посвистом; со всех сторон сбежались плотники-работники. Живо работа кипит: кто место равняет, кто кирпичи таскает. Уж поставили серебряную мостину. В полночь вышла Даша: „Что за шум? Зачем стучите, спать не даете?“ Отвечает ей Никита: „Велел мне твой батюшка к завтрему мост состроить — одна мостина золотая, другая — серебряная“. — „Немало уж сделал ты. Ступай, Богу молись да спать ложись; утро вечера мудренее“. Пошел Никита почивать, а Даша взошла на красно крыльцо, кликнула: „Батюшкины работнички, матушкины заботнички, подите сюда со всем своим струментом“. К утру стоит мост — одна мостина серебряная, другая — золотая, и повсюду узоры хитрые.

Похвалил царь Никиту: „Хороша твоя работа! Теперь сделай мне за единую ночь, чтоб по обе стороны моста росли яблони, на тех яблонях висели бы спелые яблочки, пели бы птицы райские да мяукали котики морские“.

Пошел Никита, гаркнул-свистнул молодецким посвистом; со всех сторон сбежались садовники-огородники. Живо работа кипит: кто воду носит, кто цветы садит. К полуночи посадили зеленый сад, нет только птиц райских да котиков морских. Вышла Даша: „Что за шум? Зачем спать не даете?“ Говорит Никита: „Велел твой батюшка, чтоб к завтрему по обе стороны моста сады росли, в тех садах груши-яблоки спелые висели, птицы райские пели и котики морские мяукали“. — „Хватит тебе сегодня работать. Ступай, Богу молись да спать ложись“. Ушел Никита, а Даша взошла на красно крыльцо, кликнула: „Батюшкины работнички, матушкины заботнички!“

Поутру увидал царь: все, что было наказано, в точности исполнено. Призвал Никиту и говорит ему: „Сослужил ты мне службу верой-правдою, что просишь за то?“ — „Батюшка! — просит Никита Кожемяка. — Отдай за меня Дарию-царевну“. Засмеялся царь-государь на такие слова, говорит: „Что ж, выбирай свою из двенадцати моих дочерей. Все они лицо в лица, волос в волос, платье в платье. Угадаешь до трех раз Дашу — быть ей твоею женою“.

Узнала про то Даша, улучила время и говорит Никите: „Войду я в горницу — перейду через порог и топну ножкой, сяду я на лавочку — платочком махну и колечко с руки на руку передену“. Вот взошли в горницу по зову отцовскому двенадцать царских дочерей такой красы ненаглядной, инда глазам Никитиным больно сделалось. Все красавицы писаные, да так друг на дружку похожие, что ни в жизнь одну от другой не отличишь. Смотрит Никита на тех красавиц и видит, что только у одной над головой звезды светятся, тут эта девушка и ножкой топнула — понял Никита: то Даша уговор их исполнила. В другой раз платочком махнула. В третий — колечко с руки на руку передела. Только и без того угадал бы Никита свою суженую не то, что до трех раз, а и до сорока сороков.

Не стал больше царь Никиту Кожемяку и дочь свою Дашу испытывать, призвал к себе детей и положил на них крестное благословение свое родительское.

Стала тогда Даша себе платье шить, не простое платье — заветное. Наткала полотна белого из снежных полей, из степных ковылей, из майской черемухи. Ужотко села у окна то полотно вышивать цветами знакомыми да звездами. Вденет в иголку лунный лучик — и ландыш вышьет, вденет солнечный — мак под руками зардеется. А над нею все пчелы да мотыльки вьются, не знают, на какой цвет воссесть. Славное платье вышло: на спине светел месяц, на груди красно солнышко, а кругом цветы да частые звезды.